Смех дракона - Страница 68

Долги

Раздаю долги, только не берут,
Раздаю долги – не берут, хоть плачь,
Говорят: ты, парень, безмерно крут,
Битый волк, братан, тертый ты калач,
Ты не должен нам ни копья – увы!
Ты не должен нам ни полушки – бред!
Не сечет топор твоей головы,
Не берет коса твоих зрелых лет,
Не возьмем с тебя ни рубля, братан,
Не возьмем, и все, хоть пляши, хоть стой,
Богатеем ты век свой коротай,
И не зарься на наш карман пустой.
Я держу долги в потненькой горсти,
Я поклоны бью, умоляю взять:
Кредитор, прости, грех мой отпусти…
Почему – нельзя? Кто сказал – нельзя?!
Мы ж с тобой друзья, мы же не враги,
Чей такой указ, чтоб прощать долги?

Атлант

Что скажешь, приятель Атлант,
Расстроенно горбясь?
Что небо на плечи – талант?
Проклятие?
Гордость?
Что холка устало трещит
Не по-человечьи
И небо – трагический щит –
Так давит на плечи?
Подай мне подушку, Геракл,
И корочку хлеба.
Какой же я, братцы, дурак,
Со всем вашим небом…

Признание

Я вас люблю. Конечно, неуклюже.
Что ж, как могу.
Я вас люблю, как старый тигр из плюша,
И ни гугу.
Моя любовь не знает фейерверка,
Колец огня,
Гусарская расшитая венгерка
Не для меня,
Иным – хрусталь об пол, с Елены слепок,
К ногам – весь мир.
А у меня есть только я, нелепый,
И все.
Возьми.

Турнир
…оба поэта получили задание сымпровизировать лирическое признание о четырех строфах, в котором упоминались бы оловянные лошадки, топор и хризантемы, все строки начинались на «Н» и последними словами каждой строфы были бы «…на черном бархате постели».
М. и С. Дяченко «История доступа»

Первый:
Наброском майской синевы,
Неразличимым – еле-еле –
Нежнейшим – так лежали вы
На черном бархате постели.
Немой, как пень, с недавних пор,
Нагой – в глубинах цитадели,
Не я схватился за топор
На черном бархате постели.
Над хризантемой взвился рок –
Нет!.. лепестки похолодели –
Не кровь, не смерть, но серебро
На черном бархате постели!
Ночь оловянных лошадей,
Ночь безъязыких свиристелей,
Надежда двух слепых людей
На черном бархате постели…
Второй:
…он пошел простым путем: каждая строка начиналась с «но».
Но если так, пускай. Финал.
Но если нет? – под шум метели.
Но если да? – я это знал
На черном бархате постели.
Но если ты? – свистит топор.
Но если мы осиротели?
Но если?.. – кончен давний спор
На черном бархате постели.
Но оловянен быстрый конь,
Но неподкупны в чаще ели,
Но не погас святой огонь
На черном бархате постели.
Но хризантемы отцвели,
Но саксофоны онемели,
Но вот он, самый край земли –
На черном бархате постели…

Призыв

Не надо плакать, господа, не надо плакать,
К чему нам лишняя вода – дурная слякоть,
К чему, дружок, точить слезу острее бритвы,
Когда на голубом глазу иные ритмы,
Иной фасон, иной пейзаж, размах особый –
Идет с окраины гроза, запахло сдобой,
Мальчишка гонит колесо крюком железным,
Собака тащится в лесок; десяток лезвий
Вспорол притихший горизонт. Раскаты грома
Напоминают, что резон остаться дома,
Пить чай, читать, глядеть в экран, любить кого-то,
Лежать в постели до утра, страдать зевотой,
Скучать, томиться, знать, что жизнь проходит мимо,
Что цели – просто миражи, что скорби мира
Остры, как летняя звезда, что очень скоро…
Давайте плакать, господа! Восплачем хором!

Дорога

Говорят, мы родом из детства.
Ерунда. Мы родом из действа.
Из носов – накладных и красных,
Из часов, где минутой – праздник.
Говорят, мы родом из детства.
Хорошо бы нам оглядеться.
Ах ты горький, горький чай
Поездной,
Как по лезвию меча –
Летний зной,
Как по вольной по степи –
Мерный стук,
Спи, дитя, не майся, спи –
В снах растут.
Говорят, что мы – человеки,
Что в конце уходим навеки,
Что за той могильной плитою
Сразу ясно, кто чего стоит.
По заслугам, значит, и баста.
И канючат дьяконы басом.
Ах ты горький, горький чай
Поездной,
Ангел трогает печать –
Все за мной,
Конь по вольной по степи –
Быстр и блед…
Спи, дитя, не майся, спи –
Вот билет.
Говорят, мы родом из мамы.
Это да. Ни капли обмана.
Золотая правда начала –
Относила и откричала.
Откричала – как от причала.
А потом все больше молчала.
Ах ты горький, горький чай
Поездной,
Не светла моя печаль –
Мрак ночной,
Ты гори в ночи, звезда,
Впрок гори…
Спи, дитя, – не навсегда,
До зари.

Упрямец

Я напоминаю вам, что люди – свиньи,
Но не все.
Что цинику славно под любым небом,
но небу скверно над ним,
и оно мутнеет.
Я говорю вам простые истины,
такие простые,
что вы бренчите ими, как детскими погремушками –
или мелочью в кармане,
что, в сущности, одно и то же –
и раздраженно выбрасываете в окно.
В полете они продолжают бренчать –
о да, в полете,
пока вы всего лишь пьете коньяк.
Я предъявляю гамбургский счет
каждому встречному,
прекрасно зная, что несовершенен.
Вас умиляет мое несовершенство,
оно служит неиссякаемой темой для разговоров,
поводом для милых шуток
и злых розыгрышей.
А я все предъявляю счет,
как официант в ресторане.
Я говорю пьяной, распоясавшейся компании,
что однажды придется заплатить
и даже – хотите или не хотите –
дать приличные чаевые.
Не верите? Хохочете? Блюете на пол?
Ваше дело.
Я приберу – потом, когда вас увезут в кутузку,
где темно и сыро,
и спит грязный бомж,
в отличие от вас хорошо знающий жизнь.
Он точно выяснил, что небо мутно над циником,
что погремушки – это клево,
что люди – свиньи и он сам – свинья,
но где-то есть ангелы.
Фото одного ангела он хранит в кармане
и плачет украдкой.